Антон Гуменский, аспирант Центра междисциплинарных методологий Уорикского университета, до поступления в аспирантуру много лет преподавал в Москве — в МГИМО, МГУ, РАНХиГС и Московской высшей школе социальных и экономических наук (Шанинке). В Великобритании он фокусируется на изучении русской эмиграции и, в частности, стремится выделить качества, которые позволяют эмигранту чувствовать себя счастливым в новой стране. «Акцент UK» поговорил с Антоном, чтобы понять, какие неочевидные вещи и взгляд на мир действительно могут помочь русскому человеку в эмиграции.
— Как возник замысел вашего исследования и почему вы решили сфокусироваться именно на незаметной миграции, то есть людях, у которых по внешним признакам все благополучно и которые при этом не являются медийными личностями, миллионерами и инфлюенсерами?
— Замысел этого исследования возник на фоне новой волны российской эмиграции после февраля 2022 года. Я начал изучать временнóе (темпоральное) измерение миграции, поскольку миграция — это процесс, который разворачивается не только в пространстве, но и во времени. Это движение, в котором участвует восприятие человеком его прошлого, прожитого в одной стране, и представление о будущем, ждущем его в другой. Иными словами, представления людей о времени играют важную роль как в момент принятия решения о миграции, так и в процессе адаптации. Кроме того, сама миграция чисто технически занимает время: сборы, переезд, адаптация на новом месте — все это растянуто во временной перспективе и происходит у каждого по-своему. Есть множество неочевидных, скрытых временных аспектов миграции, которые могут оставаться незамеченными для исследователей, но при этом остро переживаются самими людьми.
Я решил сосредоточиться на том типе мигрантов, который называю незаметным, именно потому, что такие люди часто выпадают из поля зрения не только наблюдателя, но и исследователя и тем более из поля зрения медиа. Обычно мы обращаем внимание на крайние случаи. С одной стороны — мигрант в крайне тяжелом положении, беженец, какими-то правдами и неправдами оказавшийся в стране, человек без жилья, денег и документов, находящийся в состоянии абсолютной уязвимости и отчаяния, на самой нижней ступени социальной иерархии, вообще лишенный каких-либо прав и перспектив. Противоположная крайность — очень благополучный мигрант, человек, обеспеченный намного выше условного среднего, для которого переезд — форма удовольствия, способ повысить уровень комфорта и разнообразить жизнь. К этой категории можно отнести уже не только олигархов, как прежде, но и медийных личностей, персонажей из социальных сетей, которые рассказывают о миграции как о вдохновляющем приключении. У них есть ресурсы, время и привилегии, и поэтому миграция для них — это большое путешествие, удовольствие и, возможно, бизнес-проект, но вовсе не вынужденное решение. То есть в публичном пространстве формируются два — или, возможно, три — устойчивых образа миграции: миграция отчаявшихся, миграция привилегированных и миграция «инстаграмная», романтизирующая переезд. Но все эти представления поверхностные, да еще и схожие между собой по своей медийной природе.
После февраля 2022 года первый образ — миграция вынужденная и драматичная — стал особенно узнаваем и близок многим из нас: мы читаем об этом и знаем людей, которые оказались в подобных обстоятельствах. Однако очевидно, что это лишь часть более сложного и многообразного миграционного опыта. И уже в самом начале своего исследования я столкнулся с явлением, которое можно назвать незаметной миграцией. Речь идет о людях, у которых в целом все в порядке, они не находятся в уязвимом или отчаянном положении, но и не принадлежат к числу сверхпривилегированных. Это люди, живущие по средствам, работающие в ежедневном режиме, получающие обыкновенную зарплату, ведущие нормальную повседневную жизнь, полную привычных большинству из нас забот и хлопот. Другими словами, это далеко не американский блокбастер, скорее европейское фестивальное кино. Такие мигранты редко оказываются в центре внимания, потому что их опыт не вписывается в наши стереотипичные представления. При этом примечательно, что многие из них сами не называют себя мигрантами: для них мигрант — это кто-то другой, тот, кто оказался в бедственном положении, кому нужна помощь от государства, потому что сам он себе помочь не в состоянии. А у этих людей все более-менее в порядке: у них есть документы, жилье, работа. По словам многих моих собеседников, они не мигранты, они просто здесь живут и работают, так же, как прежде работали в России, только теперь они в другой стране, их станции метро носят другие названия, они водят детей в местные государственные школы, а не в частные, и живут своей устроенной, спокойной жизнью. И казалось бы, что еще можно об этом сказать? Но дело в том, что именно такие люди — образованные, самостоятельные, благополучные — это большинство нашей миграции в Британии. И когда я начал ее изучать, выяснилось, что рассказать о ней можно очень многое.
— Что такое «обыкновенный мигрант» в академическом контексте? Какие критерии включения в исследование вы использовали?
— Что касается академического определения, то для целей моего исследования достаточно, чтобы человек, попадающий в выборку, имел легальный статус в Великобритании. То есть он должен был въехать в страну на законных основаниях, имея действующую визу любого типа, и не находиться в заведомо уязвимом положении. Поскольку я изучаю именно российскую миграцию, важно, чтобы человек имел российское гражданство — либо сохранял его, либо имел его в прошлом. Среди моих собеседников не оказалось тех, кто отказался от российского гражданства. Все участники исследования — граждане России, но некоторые из них дополнительно уже получили британское гражданство. Этих критериев достаточно, чтобы включить человека в выборку. Далее я смотрю, чем он занят. У большинства есть работа и зарплата, либо они учатся в университете и получают стипендию. Это два наиболее распространенных сценария — занятость или учеба. Третий вариант — брак с гражданином Великобритании. Такая ситуация чаще характерна для женщин, но даже в этих случаях все мои собеседницы работают и вполне интегрированы в британское общество. Более того, некоторые из них сначала приехали в страну по работе, получили здесь гражданство, а уже затем вышли замуж за британцев. Таким образом, в мою выборку вошли люди, представляющие относительно благополучный тип миграции: у них есть либо оплачиваемая работа, либо обучение со стипендией, а их жизнь устроена стабильно и легально.
— Вы говорили, что вам удалось выявить три ключевых качества, присущих успешно адаптировавшимся эмигрантам. Расскажите о них подробнее.
— В ходе исследования проявился ряд характерных личностных качеств, хотя изначально их выявление не было моей целью. Это стало своего рода ответвлением основного проекта. Я не стремился искать какие-то особые психологические черты у участников, но они обозначились сами собой благодаря выбранному методу — полуструктурированным интервью. Этот формат предполагает не просто ответы на конкретные вопросы, но и возможность свободного рассуждения, обсуждения связанных тем. Таким образом, интервью превращались в диалог, в котором мои собеседники раскрывались глубже, чем это было бы в каких-то более строгих рамках. Я пока провел два десятка встреч и уже начал замечать повторяющиеся мотивы и схожие сценарии. Эти наблюдения позволили сделать предварительные выводы о том, какие черты объединяют участников исследования.
Первое и, пожалуй, ключевое качество — любопытство. Большинство моих собеседников проявляют искренний интерес к стране, в которой они живут. Они открыты новому опыту, не пугаются культурных различий и не воспринимают необычность британской действительности как что-то неправильное. Среди них почти не встречается суждений вроде «У британцев все не по-людски, все не так». Напротив, им свойственно понимание, что «не так» не значит «неправильно». Это отличает их от привычного стереотипа о мигранте, который приезжает в другую страну и с раздражением сравнивает все с родиной. Такие мигранты, безусловно, существуют, просто все они, вероятно, попадают в какие-то другие исследования. Любопытство же моих собеседников позволяет им воспринимать различия как источник познания, а не раздражения. Благодаря этому качеству мигрант легче мирится с временным дискомфортом и неожиданными открытиями, рассматривая их как часть своего пути, личного опыта, как элементы большого жизненного приключения.
Второе важное качество — неконфликтность. Это способность договариваться и представление о консенсусе как о самостоятельной ценности. Для таких людей компромисс важнее, чем самоутверждение. Это качество проявляется в том числе в умении слушать других, смотреть на ситуацию с разных сторон и искать баланс интересов. Неконфликтность, по наблюдениям, свойственна большинству моих собеседников. Это качество не только способствует мирному взаимодействию, но и напрямую связано со способностью учиться. Неконфликтность подразумевает умение не защищаться перед лицом нового знания, а сделать паузу и выслушать другого. Если человек постоянно отстаивает свою правоту, он просто перестает воспринимать новое. Чтобы чему-то научиться, нужно позволить себе быть учеником — перестать обороняться и впустить в себя незнакомый опыт. Когда же роль учителя берет на себя новая страна, новая культура, то сама окружающая среда становится источником постоянного обучения. В такой ситуации особенно важно не сопротивляться, а слушать, впитывать и замечать, что происходит вокруг. И это даже в обычной жизни не самая простая задача, мы ведь привыкли отстаивать свои границы, а уж в эмиграции, когда человек лишен привычного окружения и твердой почвы под ногами, тем более. Однако без такого вот разоружения перед новым опытом ничего не получится.
Следующее качество, тесно связанное с неконфликтностью,— отсутствие ярко выраженной соревновательности. Мои собеседники не стремятся постоянно сравнивать себя с другими, не живут в режиме гонки за успехом и не воспринимают проигрыш как катастрофу. Многие из них говорили, что знакомы с поражениями и умеют их принимать. На проигрыше ничего не заканчивается, он воспринимается как часть жизненного опыта, а не как конец пути. Это резко контрастирует с распространенным представлением о мигранте как о человеке, вынужденном постоянно отвоевывать место под солнцем. В действительности же чрезмерная конкурентность мешает адаптации: она закрывает человека от новых знаний и обостряет изоляцию. Возможно, именно в британском контексте умение держать свою соревновательность под контролем становится особенно важным преимуществом. Великобритания — это вообще страна клубов и сообществ, развитых горизонтальных связей, основанных на сотрудничестве и самоорганизации. Например, в моем университете, где учится около 30 тыс. студентов, действует более 60 спортивных клубов, в том числе по таким видам спорта, о существовании которых я прежде не подозревал. Помимо этого, действуют более 300 обществ — музыкальных, театральных, научных, политических, самых разнообразных. Все эти объединения полностью самоуправляемые, у каждого есть свой президент, вице-президент, казначей и совет, но нет ни одного куратора из преподавательского или административного состава университета. Это впечатляющий уровень самоорганизации и социальной осознанности, абсолютно невообразимый в российских вузах. Принцип горизонтальных связей проявляется и в устройстве британского общества в целом. Например, обладатели вида на жительство имеют право голосовать на муниципальных выборах, то есть участвовать в решении вопросов на уровне своих городов и районов, даже не имея гражданства. Это многое говорит о том, насколько британцы ценят самоуправление. И в такой среде соревновательность только мешает адаптации. Умение слушать и договариваться оказывается намного важнее. Этот принцип лежит и в основе британской политической культуры. Ни один институт не обладает абсолютной властью: монарх выполняет представительские функции, премьер-министр назначается партией, победившей на выборах, а члены правительства одновременно являются депутатами парламента и зависят от голосов своих избирателей. Система устроена так, чтобы власть была распределена, а решения принимались через постоянный диалог.
Поэтому именно способность договариваться, а не соревноваться становится главным условием успеха и благополучия в этом обществе. Так что большинство своих собеседников я бы описал как людей не из числа олимпийских чемпионов, а скорее как бронзовых призеров — талантливых, трудолюбивых, но при этом не стремящихся к первому месту любой ценой. Им комфортно стоять на второй или третьей ступени пьедестала, они не гонятся за золотом и не готовы идти по головам, потому что их цель не победа, а гармоничное и устойчивое встраивание в мир.
— Как эти категории проявляются в повседневных историях ваших респондентов?
— Некоторые участники прямо говорили, что в конфликтных ситуациях стараются понять обе стороны, разобраться в сути разногласий, прежде чем реагировать. Они осознают ценность диалога. Один из моих собеседников, например, рассказал, как оказался вовлечен в острый профессиональный конфликт с клиентом в Великобритании. Несмотря на ощущение несправедливости претензий, он сумел выйти из положения спокойно, без ущерба для себя и своего бизнеса. Когда я спросил, как ему это удалось, он ответил, что не торопился в моменте, не давал сдачи в ответ на нападки в свой адрес и даже извинился — не потому, что чувствовал себя виноватым, а за саму ситуацию, которая сложилась, и потому что хотел снять напряжение и вернуть разговор в конструктивное русло. После этого он продолжил общение спокойно, без защиты и нападения. Он не ушел в глухую оборону, не оборвал контакт, а, напротив, остался в диалоге. Благодаря этому напряжение спало, и конфликт разрешился естественным образом. Все закончилось хорошо. Этот пример показателен: вместо противостояния человек остался в рамках уважительного общения. Именно такая неконфликтность оказывается ключевой в отношениях с людьми, чья культура и образ мышления могут быть совершенно отличными от твоих. Метафора здесь напрашивается сама: ты словно оказался на другой планете, среди инопланетян. И если начнешь сражаться со всеми подряд, вряд ли тебя хватит надолго.
Один из моих собеседников заметил, что его дети, которые родились в России, но пошли в британскую школу, к своим подростковым годам уже умеют вести переговоры гораздо лучше, чем он сам. Для него это стало настоящим открытием. Он признался, что буквально начал учиться этому у своих детей, увидев, что они гораздо менее конфликтны, легче идут на компромиссы и лучше умеют договариваться, чем он, взрослый, состоявшийся профессионал, привыкший к более соревновательному и активному стилю поведения. Другой пример тоже связан с особенностями британского общества и его любовью к клубам и сообществам. Один из участников моего исследования много лет играет в любительском клубе регби. За все это время он ни разу не занес мяч в зачетную зону — другими словами, не забил ни одного гола. Конечно, в регби важны не только личные очки, но и командное взаимодействие — пас, координация, поддержка. Но тем не менее. Когда я переспросил, неужели за столько лет действительно ни разу, он спокойно ответил, что да, играет, тренируется, участвует со своим клубом в турнирах, но голов у него пока не было. При этом он продолжает заниматься, оставаясь частью команды на протяжении многих лет. Это пример удивительной способности делать свое дело, не стремясь любой ценой стать первым и не теряя интереса даже тогда, когда результат не выражается в формальных победах. На мой взгляд, очень яркий образ: человек продолжает делать то, что считает важным, даже если не получает наград.
— В России, конечно, такое трудно представить: у нас ты либо лучший, либо никто.
— Да, и где брать мотивацию, верно? Одна из моих любимых историй, мне ее рассказал мой приятель: он участвовал в соревнованиях по рукопашному бою в России со сломанной рукой, она уже немного зажила, но кость еще не срослась окончательно, и на руке оставался фиксирующий бандаж. Когда он пришел домой и сказал отцу, что занял второе место, отец спросил: «Почему не первое?» Этот случай я часто привожу как пример того, что можно назвать русским отцовским воспитанием. Сын выходит на соревнования с поломанной рукой, занимает второе место, но отец все равно считает, что можно было лучше.
Если говорить о том, что делает миграцию благополучной, то на фоне очевидных материальных факторов — работы, дохода, документов — решающее значение имеет не стремление к чемпионству, а способность настойчиво продолжать путь, несмотря на неудачи. Мои собеседники, безусловно, говорят о важности профессиональной дисциплины, соблюдения сроков и так далее, но никто из них не говорил, что живет в режиме гонки или постоянного соперничества. Ни один не упоминал, что если ты не первый, то проиграл. Это позволяет выделить четвертое важное качество — настойчивость и устойчивость. Свойство, для которого в английском есть прекрасное слово «resilience». Миграция — это не спринт, а марафон. Как, собственно, и жизнь в целом. Ничто не происходит сразу.
Опыт моих собеседников показывает, что путь к Британии у многих был долгим и непрямым. Для одних это была вторая или третья страна после России. Кто-то сначала учился за границей, кто-то искал работу и много раз получал отказы, прежде чем найти место в Британии. Один участник исследования рассказал, что подал двадцать заявок в аспирантуру и только двадцать первая оказалась успешной. Для других поиск подходящей работы занял годы. Есть и примеры более благополучной миграции, когда человека переводит компания из московского офиса в британский, но даже такая ситуация не избавляет от сложностей адаптации. В итоге все мигранты, за исключением крайних случаев, сталкиваются с одними и теми же задачами: обустроиться, найти жилье, школы и детские сады, наладить быт. Поэтому настойчивость, способность не останавливаться, повторять осмысленные действия, даже когда результат приходит не сразу,— это одно из ключевых качеств для благополучной миграции.
— Можно ли говорить, что отказ от конкуренции — это проявление зрелой самооценки и способности к долгосрочному планированию? Или это, напротив, защитный механизм, возникающий в миграционном контексте?
— Мне близка идея защитного механизма. Отказ от конкуренции в этом смысле может рассматриваться как своеобразная реакция на сенсорную перегрузку, на множество внешних факторов и столкновение с неизвестностью, на непредсказуемость новой среды. Когда человек оказывается в условиях, правила которых ему не до конца понятны, он интуитивно осознает, что силы неравны и в лоб справиться с ситуацией невозможно. Поэтому отказ от конкуренции становится не проявлением слабости, а способом адаптироваться и сохранить внутреннее равновесие. Это альтернатива выбору «бей или беги»: ты не можешь бежать, потому что только что сюда пришел, и не можешь нападать, потому что заведомо проиграешь. Тогда остается третий вариант — «замри и учись». Но отказ от конкуренции — это не только защитный механизм, это еще и следствие других личных качеств, таких как любопытство и неконфликтность. Вместо того чтобы бороться с кем-то, человеку становится интересно рассмотреть ситуацию, понять другого, разобраться в контексте. Неконфликтность и способность к наблюдательности формируют такое отношение к миру, при котором приоритетом становится не победа, а понимание. Некоторые мои собеседники, вспоминая детство и юность, рассказывали, что спортивная карьера у них не складывалась именно потому, что они не стремились к первому месту. Они ходили в спортивные секции, но участвовали не ради победы, а ради процесса, удовольствия от самого занятия — что, кстати, очень напоминает дух британских спортивных клубов, где ценится вовлеченность и чувство общности. Клуб в Британии — это почти семья, а не просто место для тренировки.
Мои собеседники — и в детстве, и сейчас — получают удовлетворение от участия, от движения, от самой игры, а не от результата. Соревнование доставляет им радость, даже если победа достается кому-то другому. Поэтому отказ от конкуренции, умение сделать паузу, взглянуть на ситуацию шире, а не бежать без оглядки вперед — это одновременно и защитная стратегия, и свойство натуры, и некий результат биографии. Что же касается самооценки, то здесь все сложно. Понять, что такое зрелая самооценка, совершенно невозможно. Мы хотим верить, что оцениваем себя объективно, но как это проверить? Так что здоровая самооценка — это что-то очень зыбкое, фантом на горизонте, вот только что было, а сейчас уже снова нет. Но неуловимость цели не означает, что к ней не нужно идти.
— А наличие опыта работы в международных компаниях влияет на адаптацию? Можно ли назвать корпоративную среду, работу в глобальных организациях и контакт с мультикультурной средой трамплином к комфортной жизни в эмиграции?
— Да, безусловно, опыт корпоративной работы влияет. Международная корпорация — это, пожалуй, одна из самых жестких школ, там человек быстро усваивает правила, а если он не умеет им следовать, компания легко с ним расстается. Те же, кто осваивается в такой среде, как правило, быстро обучаются разбираться в неписаных нормах, действовать в рамках формальных и неформальных структур. Работа в корпорации учит гибкости и умению вести переговоры. И хотя это не тот жизненный этап, пройти который можно рекомендовать всем, он действительно может помочь сформировать навыки, полезные для миграции. В моей выборке несколько людей имеют опыт работы в международных корпорациях. Многие из них переехали сюда именно благодаря своей работе: в какой-то момент компания предложила им место в британском офисе. Однако важно отметить, что эти мои корпоративные информанты обладают и всеми остальными важными качествами: они любопытны, неконфликтны, умеют держать себя в руках и вести переговоры, терпимы к различиям и умеют учиться новому. Все они из категории бронзовых призеров — не гонятся за первыми местами, но готовы упорно двигаться дальше. И при этом некоторые из них делились со мной особенно яркими впечатлениями о культурных различиях в профессиональных традициях и паттернах. Международная корпорация в России — это все-таки в первую очередь Россия со всеми присущими нашей культуре особенностями, несмотря на международность. Международная корпорация в Британии — это совершенно другая среда, даже несмотря на поверхностное внешнее сходство. Так, сотрудница международной корпорации, переехавшая на работу из Москвы в Лондон, как раз и рассказывала о колоссальных различиях в неписанных правилах в своей работе — а ведь формально это одна и та же организация, у нее даже адрес рабочей почты не поменялся. В Британии, прежде чем принять решение, ей нужно было всех выслушать, со всеми поговорить, хотя в России она работала совершенно иначе, по принципу «закрой рот и делай». В Британии все планируется далеко наперед, а в России все должно быть готово уже вчера. И российский офис — это все же намного более жесткая и конкурентная среда, чем британский. В итоге готовит ли работа в международной корпорации к комфортной жизни в эмиграции? И да, и нет. Работа в корпорации в России дает тебе представление о бизнес-процессах и стандартах, универсальных для любой транснациональной корпорации во всем мире. Однако это только писаные правила, лишь верхушка айсберга, потому что все самое главное в любом рабочем коллективе происходит по правилам неписаным, а вот как раз они в каждой стране свои. В книжках про них ничего нет.
То есть профессиональный опыт — далеко не единственный путь к успешной адаптации в новой стране. Я бы сказал, куда более важной предпосылкой является семейная история. Биография человека, особенно его детство, школьные годы, ранние впечатления — все это играет огромную роль. Почти у всех моих собеседников в детстве были какие-то образы или сюжеты, связанные с заграницей. Это могли быть родители, которые интересовались западной культурой, мама, преподававшая английский, или дедушка, работавший в «Аэрофлоте» и привозивший из командировок сувениры. Эти предметы, стоявшие на полках, создавали у ребенка ощущение дальнего мира — Индии, Дании, Танзании или Сингапура, каких-то загадочных мест, о которых рассказывали взрослые. Ключевую роль во многих таких историях играли мамы. Они оказывались образованными, любознательными, формировали у ребенка систему ценностей и интерес к знаниям. Это закономерно, но важно подчеркнуть: именно влияние матери часто становилось тем импульсом, который отправлял ребенка в большой мир. Как мы помним, любовь к чтению европейских романов Татьяна Ларина унаследовала от своей матери (папа там был вообще не в курсе, чем его дочь по ночам занимается). И Ломоносова читать и писать научила именно его мама. Когда узнаешь об этом, то уже и решение уйти пешком в Москву перестает казаться случайностью — напротив, оно было подготовлено всей его семейной историей, в каком-то смысле было почти неизбежным. Иногда роль инициирующего события играла встреча с дальним родственником или знакомым, приехавшим из-за границы, который приносил в дом атмосферу заграничности. Для ребенка это становилось окном в другой мир. Иногда такой опыт происходил и вне семьи — например, поездка с командой на международные соревнования. То есть семейная история, ранний опыт и яркие детские переживания формируют своего рода предрасположенность к миграции, а в дальнейшем и к успешной адаптации. И если вспомнить о первом выявленном мною качестве — любопытстве,— то очень хорошо видно, что растет это качество из детства, как правило из родительской семьи, где интерес к внешнему миру был нормой. Верно и обратное: эмиграция недоступна без соответствующей сети социальных связей. Речь не о деньгах и возможностях, а прежде всего о единомышленниках. Если вокруг тебя нет никого с соответствующими интересами, предпочтениями и вкусами, никуда ты не уедешь.
— Какие эмоциональные трудности чаще всего описывают ваши респонденты? Есть ли место сомнению, утрате опоры, пересборке идентичности?
— Эмоциональные трудности, которые я наблюдаю, связаны прежде всего с коммуникацией. И дело не в баллах за IELTS, а в субъективном чувстве владения языком. Великобритания — страна с сильной политической и культурной идентичностью, и отношение к языку здесь особое. В отличие от России, где акцент воспринимается почти как признак безграмотности, в Британии он не вызывает отрицательных реакций. Здесь акцент есть у всех, и это часть культурного многообразия. Тем не менее именно субъективное владение языком во многом определяет успешность адаптации. Не столько грамматическая точность, сколько умение участвовать в повседневных разговорах — тех самых беседах ни о чем, small talk, которые на самом деле имеют большое значение. В Британии принадлежность к кругу своих определяется не по акценту, а по способности поддерживать легкий, непринужденный разговор. Умение обмениваться короткими фразами, поддерживать контакт, даже если речь идет о погоде,— очень важный социальный навык.
Серьезной проблемой для мигрантов оказывается отсутствие так называемых слабых связей. Как ни странно. Это такие отношения на периферии нашего внимания, в которые мы вступаем пусть и поверхностно, мимолетно, зато много и часто: соседи, знакомые, коллеги, случайные собеседники в магазине, попутчики в общественном транспорте и так далее. Эти короткие и не особо содержательные контакты создают, тем не менее, ощущение предсказуемой, безопасной и понятной — той самой своей — среды. Пока живешь в родной стране, значения этому не придаешь: думая о миграции, человек обычно боится потерять родных и самых близких. Однако в сегодняшней реальности, благодаря интернету, сильные связи — семья, друзья, близкие — сохраняются: можно поддерживать общение, звонить, писать, даже встречаться при возможности. А вот слабые связи — та самая ткань повседневности — остаются где-то там, позади. Вот только после переезда и выясняется, что именно их не хватает сильнее всего. Вроде бы вокруг тебя приятные люди, но это не твои люди, нет тех соседей, с которыми ты здоровался, кассира, который тебя узнавал, случайных прохожих, чьи лица становились частью твоего привычного мира. Эти мелкие контакты формируют ощущение принадлежности, и их утрата создает чувство пустоты и одиночества. Особенно это ощущение остро в первые годы после переезда, когда старые слабые связи уже утрачены, а новые еще не успели сформироваться. Это вызывает эмоциональное напряжение и чувство отчуждения, хотя объективно ничего плохого не происходит. Люди вокруг могут быть дружелюбными, но эмоционального комфорта не возникает именно из-за отсутствия той повседневной социальной ткани, которая поддерживала чувство устойчивости. Это открытие становится неожиданным для многих мигрантов, потому что не укладывается в привычные представления о том, чего не хватает вдали от дома. Считается, что труднее всего потерять близких, но на практике не менее важны случайные короткие взаимодействия — с соседями, прохожими, продавцами, людьми, которых ты просто видел ежедневно. Их потеря создает ощущение, что исчезла важная часть твоего мира. И понимание этой ситуации уже шаг к ее преодолению. Осознание того, что чувство одиночества вызвано не личной слабостью и не враждебностью среды, а объективным отсутствием привычных слабых связей, позволяет легче принять ситуацию и начать выстраивать новые контакты. Это, пожалуй, одна из главных эмоциональных трудностей, с которыми сталкиваются мигранты, и одно из самых малоосознанных последствий перемещения в новую культурную среду.
Мои интервью показывают, что для мужчин и женщин в миграции одинаково важно найти свое дело. Независимо от пола ощущение профессиональной реализации становится ключом к эмоциональному равновесию и успешной адаптации. Часто складывается ситуация, что семья переезжает в Великобританию по рабочей визе мужа, он получает работу, стабильный доход, а жена и дети приезжают по визе члена семьи, и формально все благополучно (есть жилье, машина, возможность устроить детей в школу, материальные условия обеспечены), но в реальности именно это положение, когда человек оказывается на иждивении, без дела и без цели, вызывает сильное внутреннее напряжение. Многие мои собеседницы рассказывали, что чувствовали растерянность, неудовлетворенность и поначалу острое желание вернуться обратно. Перелом наступал в тот момент, когда удавалось найти занятие — поступить на учебу, начать готовиться к профессиональному экзамену, устроиться на работу, пусть даже временную. Само появление перспективы резко меняло эмоциональное состояние. Когда человек видит перед собой конкретную цель и ощущает, что может быть полезным, возвращаются интерес к жизни, уверенность и энергия. Причем речь не обязательно идет о сохранении прежнего социального статуса. Среди моих респондентов были люди, занимавшие руководящие должности в России, а после переезда начинавшие с совершенно других профессий — например, работали бариста в кафе. Однако этот шаг нередко становился началом нового жизненного этапа, открывал альтернативные сценарии, приносил удовлетворение и ощущение смысла. Таким образом, найти свое дело — это не обязательно продолжить прежнюю карьеру или подтвердить свой статус. Это может быть что угодно: новая профессия, обучение, волонтерство, творческое занятие. Главное, чтобы человек чувствовал, что он включен в жизнь общества и может реализовать себя. И это, по наблюдениям, от пола не зависит. И мужчины, и женщины ощущают себя одинаково хорошо, когда видят для себя перспективу и чувствуют собственную значимость. И наоборот, отсутствие цели, смысла, ощущение потери себя одинаково тяжело переживаются всеми, независимо от пола.
— Какие особенности современной российской эмиграции в Великобритании, наблюдаемые вами в ходе исследования, не совпадают с медийной картиной и общественными ожиданиями? Например, часто можно услышать, что в Англии хорошо живут только айтишники и финансисты, потому что в таком дорогом городе людям других профессий просто невозможно жить достойно. Или что эмиграция почти всегда связана с драмой, с потерей идентичности, что это обязательно страдания и постоянная конкуренция. Говорят, Лондон настолько конкурентный город, что здесь все вынуждены все время бороться за место под солнцем, а ваши исследования, наоборот, показывают, что можно жить иначе — работать, как вы сказали, бариста и быть счастливым, не стремясь любой ценой к успеху. Когда я разговаривала с эмигрантами для нашей рубрики, то, например, человек, работающий в финансах, говорил, что за пределами этой сферы в Лондоне невозможно выжить, потому что нормальная зарплата есть только там. А другой, парикмахер, наоборот, сказал: «Я не понимаю, почему люди жалуются, что в Лондоне невозможно найти работу, возможностей здесь полно для каждого».
— Если говорить о медийной картинке, то мое исследование показывает полную противоположность тому, что мы привыкли себе представлять. Не подтверждается вообще ничего. Мои лондонские собеседники не являются ни айтишниками, ни инвестиционными банкирами. Их благополучие, как и их проблемы, напрямую от их профессии не зависят. Например, один из участников исследования действительно работает в финансовом департаменте большой компании, но по-русски это скорее сотрудник бухгалтерии и совсем не тот финансист, которого мы представляем себе, говоря о лондонском Сити. А как раз единственный банкир, оказавшийся в моей выборке, не подтверждает глянцевую картинку, что финансисты в Британии живут безбедно: все очень по-разному, и трудностей хватает. Среди моих собеседников есть корпоративные управленцы, инженеры — те, кто работает в производственных компаниях. При этом примечательно, что стереотип про айтишников и финансистов не включает в себя ученых. А ведь Британия — это одна из главных университетских стран мира. И как раз мои собеседники из академической среды — преподаватели, исследователи — в целом вполне довольны своим выбором и тем, чем занимаются. Сфера высшего образования и науки в Великобритании по-прежнему очень велика и престижна, несмотря на то что переживает не лучшие времена. Университеты и научные центры остаются важной частью британской жизни и крупной отраслью экономики, в которой мигранты тоже находят себя.
Люди в миграции часто изобретают себя заново, открывают для себя новое направление, новую реализацию. Это не значит, что все их проблемы решены, но это значит, что у них появляется ощущение будущего — они видят перед собой перспективы и чувствуют радость от того, что могут к ним двигаться. Вообще главным стимулом к миграции, как показывает мое исследование, является не прошлое, а будущее. Да, мы много говорили о бэкграунде, о детских впечатлениях, которые формируют систему ценностей, но решающим фактором становится именно представление о будущем. Сравнение того, каким ты видишь свое будущее в своей стране и каким хотел бы его видеть в принципе. Ответ на вопрос «Вижу ли я здесь, в этой стране, то будущее, которое мне нужно?» — вот что определяет решение уехать. Причем Великобритания далеко не для всех была первой целью. Кто-то планировал уехать в другие страны, кто-то оказался здесь после нескольких попыток. Это опять возвращает нас к теме настойчивости: не получилось с одним вариантом — получится с другим. Многие мои собеседники говорили, что после февраля 2022 года перестали видеть будущее в России для себя и своих детей, кто-то перестал видеть его еще раньше. Среди них есть люди, которым давно хотелось уехать к другим горизонтам. И получается, что решение эмигрировать определяется не только тем, что человека выталкивает из страны, но и тем, что его притягивает. Люди уезжали не просто из-за того, что им стало невыносимо, а потому, что их тянуло к чему-то новому, к тем горизонтам и тому будущему, которое они себе представляли. Конечно, были и те, кого из России вытолкнули политическая ситуация и вполне конкретные риски. Хотя среди моих собеседников нет политических активистов — я специально не включал их в исследование, это был бы совсем другой проект,— тем не менее многие говорили, что после февраля 2022 года попросту не могли больше оставаться в России: страна перестала быть для них своей. То есть даже некая объективная угроза — это важная причина, но она не является универсальной. То, что выталкивает, никогда не бывает единственным фактором миграции. Всегда должно быть что-то, что притягивает. И такой силой притяжения обладает только будущее.
